Интроверт с базукой
Название: Две стороны одной медали
Автор: silver_autumn
Бета: Sautille
Автор баннера: ~*roxy*~
Пейринг: Джаред/Дженсен
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: римминг
Саммари: Дверь закрывается с оглушительно громким хлопком. В кино после такого звука главный герой удивлённо рассматривает руку, испачканную кровью, и эффектно падает на пол, не закрывая глаз.
Дисклеймер: всё напрокат
Примечание: написано для феста Tinhat Party
читать дальшеДверь закрывается с оглушительно громким хлопком. В кино после такого звука главный герой удивлённо рассматривает руку, испачканную кровью, и эффектно падает на пол, не закрывая глаз.
Хочется сползти по стенке, закусить кулак и выть – надрывно, страшно, без слёз. Больно.
И какой смысл теперь противиться собственному желанию?
Ведь знал же – улетит, как птенец, вставший на крыло. Легко оставит позади любой лишний груз, расправит крылья – и в небо.
Дженсен кружит по дому, как зверь в клетке. Каждая комната, каждый, даже самый малюсенький предмет напоминает о Джареде. Вот здесь они целовались, а здесь, а здесь… Не так уж много времени прошло, а сколько воспоминаний накопилось.
Кулак со всей силы врезается в стену, на костяшках выступает кровь, но Дженсен даже не замечает этого. Ему просто всё равно. Отныне и, кажется, навсегда. Пока не переболит – а ведь не переболит.
Он не думает ни о чём, просто хватает ключи и буквально вылетает из дома. Не стоит, наверное, садиться за руль в таком состоянии – но Дженсену откровенно плевать. Машина заводится без проблем, на улице – ледяной дождь, под стать настроению, дворники не справляются, встречные автомобили кажутся просто двумя полосками света фар. Дженсен не видит дороги, он не выбирает повороты – просто едет, отключившись от реальности.
Ему везёт, что он обращает внимание на такую малозначительную деталь, как уже практически полное отсутствие бензина в баке, в тот момент, когда на обочине дороги появляется вывеска какого-то мотеля.
«Тундры» ещё хватает на то, чтобы доехать до парковки, но дальше, похоже, придётся как-то выкручиваться. Впрочем, плевать.
Только собравшись выходить из машины, Дженсен вспоминает, что деньги-то он тоже не взял. В планы не входило. Зато в бардачке обнаруживается старая заначка на такой случай. Заначка Джареда. Тот вечно теряет выпадающую из задних карманов наличку, вот и держит схроны на крайний случай повсюду.
На ресепшене, если можно это так назвать, его встречает какой-то мужик средних лет. Ещё вчера Дженсен подумал бы, что в таких мотелях либо останавливаются Винчестеры, либо зверствуют маньяки, и хозяин под стать, но сегодня как-то не до того. Ключи от номера, обещание не беспокоить, заверения в том, что, хоть бара здесь и нет, автомат в холле выдаст кофе и шоколадку, а понадобится что-то другое – свистните, сообразим, и есть горячая вода в душе – больше Дженсену ничего и не требуется.
Он тянется вырубить телефон, но на дисплее и так отчаянно подаёт сигналы владельцу значок «нет сети». Ну, нет, так нет. Дженсен даже не выключает аппарат.
Он плохо запоминает следующие два дня. Виски, притараненное хозяином первым, оказалось дрянным настолько, насколько вообще возможно было испоганить благородный напиток. Доставленная второй русская водка в початой бутылке со стёршейся этикеткой, которую явно держали на крайний случай, прошибала до слёз и обеспечивала полное отупение, приходящее после душевного катарсиса. В двери номера исправно стучалась робкая девушка-горничная, меняла простыни и оставляла чай с горячими бутербродами. Иногда Дженсен даже съедал кусочек, остатки хлеба скармливая слетавшимся к окну голубям. Часы в номере застыли на одной отметке, как и время для него. День – серый, косые струи дождя, холод. Ночь – никто не услышит, боль, виски. Холод.
Замкнутый круг.
На третий день, ближе к вечеру, он вспоминает о том, что телефон-то не работает. Родители, наверное, его уже обыскались. Он спрашивает у хозяина мотеля – а тот с каждым днём становится всё приветливее и приветливее – как можно выкрутиться из ситуации. Допотопный телефон с длинным шнуром, уходящим куда-то под стойку в холле, работает исправно, и взволнованный голос Донны звучит так, будто она стоит рядом.
Да, мама. Прости, мама. Всё хорошо, мама. Я хорошо кушаю, мама. И с Джаредом всё отлично, мама. Нет, мы не поссорились, мама.
Просто «нас» больше нет. Впрочем, этого он Донне не говорит.
Дожди прекращаются на пятый день, и Дженсен начинает потихоньку приходить в себя. Боль в груди не стала меньше. Просто чуть привычней. Не настолько, чтобы исчезла глыба льда, сдавившая всё внутри и мешающая дышать. Но настолько, чтобы вспомнить о существовании остального мира.
Бензин любезно соглашается предоставить всё тот же дядечка. Сегодня он вообще обаятелен. Дженсен в последний раз обводит взглядом номер – не забыл ли чего. Мобильный он выуживает из-за тумбочки в последний момент, вместе со свалившимся – специально закинутым, если честно,– туда же джаредовским бумажником.
Он ставит телефон на зарядку в машине, предусмотрительно переключив его на беззвучный режим.
Обратная дорога занимает чертовски много времени. Карта, предложенная в том же мотеле, какая-то слишком путанная, и Дженсен абсолютно уверен, что дорога из Ванкувера промелькнула в несколько раз быстрее, чем обратный путь.
Многоквартирный дом кажется пустым и холодным, несмотря на несколько горящих ярким электрическим светом окон. Впрочем, так всегда теперь будет казаться.
Он долго не выходит из машины, припарковавшись напротив, не заехав даже на подъездную дорожку. Хочется наплевать на всё и снова мчаться отсюда, куда глаза глядят. Может, не так далеко, как в прошлый раз, но хотя бы на другой конец города.
Дженсен уже достаёт мобильный, чтобы забронировать номер в отеле, но экран заполонён сообщениями о пропущенных вызовах. Родители, Эрик, Стив, Майк, снова родители, агент… и везде – Джаред, Джаред, Джаред, будто он звонил каждые пять минут, не выпуская телефона из рук и отчаянно ожидая ответа.
Дженсену, вообще-то, даже не интересно, зачем. Скорее всего, хочет забрать что-то из вещей, а ключи ведь демонстративно оставил в вазочке с мелочью, перед тем, как закрыть за собой дверь. Какие ещё могут быть варианты?
«Тундра» всё-таки становится на положенное место. Четыре пролёта - и незапертая дверь в квартиру, и Дженсен, бросая ключи на столик в прихожей, костерит себя последними словами. Конечно, в Канаде уровень преступности минимальный, но каким же надо быть кретином, чтобы вот так вот бросать всё?!
Это занимает мысли ровно до тех пор, пока его не сбивает вихрь – горячий и громкий. У вихря тёплые сильные руки, обнимающие до боли крепко, мягкий и почему-то срывающийся голос, всё повторяющий его имя, горячие сухие губы, целующие беспорядочно…
А Дженсен всё стоит, как статуя, не понимая – что, как, откуда?!
Это ведь всё нереально. И, наверное, он всё-таки допился в том мотеле если не до синих чертей, то, по крайней мере, до родного Джареда. Или, что менее вероятно, не зря показалась такой долгой обратная дорога, и он где-нибудь в параллельном измерении…
- Посмотри на меня, Дженсен, пожалуйста! Слышишь меня? Дженс, Дженсен, пожалуйста! – слова не хотят складываться в стройные фразы, но Дженсен реагирует на интонацию – испуганную, почти истерическую, на громкость, что растёт с каждым слогом – Джаред уже почти кричит. Он заставляет себя не только вслушиваться в знакомый, чуть хриплый голос, но и искать неуловимый, ускользающий всё время смысл.
А потом, наконец-то, выворачивается из кольца крепко обнимающих рук, отступает на шаг и смотрит.
- …Подожди, то есть вот эта вот душераздирающая история, это всё?
- В смысле? Тебе чего-нибудь ещё нужно?
- Нет, ты что, правда, пять дней страдал, как старшеклассница? Чувак, это ж просто какие-то «Сумерки»! Не замечал раньше за тобой такой склонности к драматизму. И сколько ж пирожных и горячего шоколада ты поглотил, а, Дженс?
- Джаред, ты нарываешься! И вообще, ты мне лучше, сударь, поведай, на что ты потратил своё драгоценное время? Ну, конечно, кроме того, что названивал мне без конца…
- Ты, между прочим, три дня трубку не брал! Что я должен был подумать?
- Да, кстати. Что ты там подумал?
…Дрожащими пальцами вставить ключ зажигания не получается. Джаред бессильно ударяет по рулю и устраивает голову на скрещенных руках, пытаясь успокоиться.
Сердце колотится как бешеное, и в унисон пульсирует в голове мысль: вот сейчас, пока не поздно, оставить эту дурацкую затею, двадцать шагов по подъездной дорожке в знакомый дом, низкие ступеньки – и третий этаж, коричневая дверь, обнять крепко-крепко и сказать, как нужен, что не сможет отдельно, и как больно: сейчас, всё время, без него и с ним…
Джаред сдерживается.
Боль, которая разрывает изнутри теперь, она пройдёт.
Боль, которая медленно разъедала его всё это время – она опаснее.
Осознание того, что Дженсен никогда не будет принадлежать ему полностью, и всё, на что он имеет право – быстрый секс в закрытом наглухо трейлере, с постоянным жёстким контролем – вот что по-настоящему больно.
Не оставить никаких следов. Не сорваться, сболтнув что-нибудь лишнее. Не нежничать лишний раз, потому что не в тех они отношениях, а Дженсен – не девчонка, чтобы таскать ему конфеты и целоваться часами на диванчике, как бы этого ни хотелось.
И когда Джаред предлагал то, что предлагал, он хотел всего лишь одного – стать ближе. Настолько близко, насколько это вообще возможно было с Дженсеном, боявшимся в тот момент серьёзных отношений, как огня, и цеплявшимся за свою гетеросексуальную независимость. Прямая цитата, кстати.
Только на поверку отказалось, что так больнее в тысячи раз.
И закончить эту эпопею нужно было. Скорее, пока ещё он не завяз в этой паутине окончательно, пока ещё мог найти хотя бы мельчайшую каплю решимости и сил.
А вот теперь – всё.
Впереди – ровно две недели перерыва в съёмках, чтобы оклематься, прийти в себя, собрать себя по кусочкам и встретить всех потом лучезарной улыбкой и какой-нибудь шуточкой.
Потому что ничего особенного не произошло, верно?
Машину всё же удаётся завести.
Значит, когда-нибудь получится и всё остальное.
Как-то слишком тихо и спокойно становится вокруг. Будто вся жизнь остановилась.
Ни разрывающих телефон звонков, ни грандиозных планов на вечер… Ничего, в общем. Даже холодильник пустой.
Разве что бар забит битком. Ну, а что? Джаред хорошо подготовился к моменту икс.
Падалеки, бездумно щёлкая пультом, перескакивает с канала на канал, нигде не задерживаясь. Может быть, по телеку крутят одни и те же записи. Может быть, они с Дженсеном проводили слишком много времени перед голубым экраном ещё в бытность друзьями без «привилегий».
Но над слезливостью этого вот фильма они вдвоём долго смеялись; под эту песню, что сладкоголосая дива выводит сейчас с экрана, прошёл когда-то перерыв на съёмочной площадке; на игру этой команды Дженсен с трудом достал билеты и позвал с собой не напрашивавшегося Майка, а Джареда, который и фанатом-то никогда не был…
В общем, хорошо, что бар полон.
Утро наступает, как всегда, внезапно и неумолимо, не считаясь с гудящей от выпитого головой, слезящимися от яркого солнца глазами и желанием забиться в тёмный угол и пожалеть себя.
Так что приходится выбираться из груды диванных подушек, выключать работающий слишком громко телек и тащиться на прогулку с собаками.
Джареду хочется чего-то такого, что помогло бы забыть обо всём – и, если откровенно, о своей тупости в первую очередь – но везде только раздражающие флюиды любви и заботы. Вокруг всё как-то чересчур светло и радостно, а для Падалеки, наверное, было бы лучше увидеть колонну убивающихся по несчастной любви старшеклассниц – старшеклассников будет даже круче – и увериться, что мир просто жёстко устроен, а не несправедлив именно по отношению к нему.
Дома он набирает телефон Дженсена.
А просто так, потому что хочется. Потому, что вроде как можно. Потому, что с каждой минутой всё больше терзает противная мыслишка – а что, если утеряны не только привилегии, но и отношения?..
Прохладный женский голос монотонно сообщает, что «абонент сейчас не может принять ваш звонок».
А Дженсен, кстати, никогда не забывает заряжать мобильный.
Домашний тупо не отвечает.
Это… больно, да. И немножко обидно.
Что же ты так, Дженс?
А вечером второго дня звонит Майк, отрывая его от бесцельного созерцания повтора «American Idol» с обнимку с бутылкой виски, и спрашивает, куда девался, мать его, Эклз.
А вот это уже бьёт током вдоль позвоночника.
Закинутый подальше телефон мгновенно извлекается на свет. Номер Дженсена стоит на первом наборе с момента приобретения аппарата, и Джаред всё жмёт на одну и ту же кнопку, выслушивая одни и те же сообщения.
Домашний телефон встречает холодными гудками. Опять и опять.
Всё же Майк слишком поздно позвонил, количество виски пересиливает здравый смысл, и Джаред отрубается на том же диване, несмотря на противное ощущение липкой тревоги.
Утро для него проходит во сне. Собаки, отданные вчера на содержание во избежание неприятностей, не изображают из себя будильник, и Джаред просыпается гораздо позже полудня. События прошедшего времени он восстанавливает в памяти ещё позже, плюс время уходит на определение границ между сном и реальностью, поэтому от суток в итоге остаётся один пшик.
К ночи палец уже болит от однообразных нажатий на кнопки.
На четвёртый день Джаред не выдерживает, звонит родителям Дженсена.
Трубку берёт Донна, и приходится долго выслушивать её счастливый щебет про «дорогих мальчиков», а потом ещё дольше выкручиваться из неприятнейшей ситуации после заданного в лоб вопроса: «А вы не знаете, случайно, где Дженсен?».
Ну, деликатность и многословность всегда были сильной стороной Сэма Винчестера, а не Джареда Падалеки.
Убью сучонка.
Первая и единственная мысль, формирующаяся в мозгах у Джареда после того, как он кладёт телефонную трубку.
Во всяком случае, Дженсен жив, здоров и вчера даже был относительно трезв, раз умудрился не только вспомнить о родителях, но и не наговорить всякой чуши. Это уже хорошо.
Где искать Эклза, по-прежнему неясно абсолютно, но дикое беспокойство, преследовавшее Джареда последние пару дней, начинает преобразовываться в злость.
Какого чёрта?!
И Джаред не может даже понять, на кого он злится.
На Дженсена, отправившегося в отрыв безо всяких объяснений и не подумавшего о близких своих?
На себя, за то что сходит с ума в одиночестве, вместо того чтобы пытаться отвыкать от вредной привычки каждую свободную минуту вторгаться в личное пространство Эклза?
И снова на Дженсена, с которым оказалось возможно только так, переступая через собственные чувства, чтобы получить хоть малость?
Или всё-таки действительно на себя, за то что не выдержал, поддался, хоть сколько раз обещал себе – никогда?
Джаред чувствует себя начитавшейся женских романов бабой и бесится ещё больше, нарезая круги по квартире.
В гостиной громко орёт телевизор и демонстрирует пустоту внутри открытый бар.
На пятый день Джаред решает, что виновата во всём бессонница и излишнее употребление алкоголя. В самом деле, батарея пустых бутылок, выстроившаяся за занавесками в гостиной, весьма способствует такому убеждению.
Падалеки долго разглядывает своё отражение в зеркале, подмечая жёсткую щетину, синяки под глазами, полопавшиеся сосудики, добавляющие взгляду сумасшедшинки… Не очень приятная картина, если честно.
Он начинает с бритвы и заканчивает одеколоном и чистой футболкой после душа. Прохладные струи не то чтобы возвращают к жизни, но, по крайней мере, неплохо освежают. А это создаёт условия для возобновления мозговой активности. Во всяком случае, пропадает ощущение тихой истерики.
Телефон вибрирует, напоминая о том, что где-то за пределами грязной квартиры кипит настоящая жизнь, и жаждущий бурной деятельности Эрик, кричащий в трубку о предстоящих событиях, весьма кстати. У него всегда хорошо получалось заражать всех своим стремлением сделать хоть что-нибудь.
Когда Джаред откладывает мобильный, счётчик минут показывает 15:05, и за это время он сам сказал едва ли десяток слов, нашёл в холодильнике остатки позавчерашней пиццы и получил предлог наведаться в квартиру Дженсена.
Маршрут привычен, Падалеки автоматически выбирает самую короткую дорогу и избегает пробок.
Джаред придерживает дверь для молодой девушки с коляской – живёт на этаж выше Дженсена, всегда улыбается и готовит отличный яблочный пирог – и проскальзывает внутрь, минуя преграду в виде домофона. Четыре пролёта почти бегом. Он задерживается у скрытого абстрактной мазнёй в рамке электрического щитка, нашаривая ключи. Правило хранить запасную связку в непосредственной близости от места обитания появилось, по словам Дженсена, после его знакомства с Розенбаумом и, Джаред вынужден признать, не раз спасало их от неприятных ситуаций.
В просторной квартире всё по-прежнему.
Ветровка Дженсена в прихожей (на рукаве – жирное пятно, оставшееся от пиццы Джареда), чёрные лакированные туфли выставлены носок к носку, рядом – пара брошенных как попало затёртых кроссовок.
На кухне – банка из-под дорогущего кофе, в которой горка пепла и остатки сигареты со сгоревшим фильтром. Рядом – две кружки, одна – с отбитой ручкой, погибшей в неравном бою с разозлённым Дженсеном.
В спальне – скомканные простыни, закрытые окна, не выветрившийся до сих пор смешанный запах двух одеколонов и пачка фотобумаги на полу.
Джаред осторожно расправляет смятые уголки фотографий, вспоминая эти кадры – новая камера, солнечный день, резвящиеся Сэди и Хёрли и счастливый Дженсен – и откладывает их на тумбочку, аккуратно разглаживая.
Где-то на границе воспалённого сознания мелькает совершенно чуждая мысль: может быть, Дженсен тоже… и тогда…
И тогда раздаётся громкий хлопок двери и тихое чертыхание.
Джаред вылетает из комнаты, знакомый хриплый голос прошибает вдоль позвоночника, уничтожая остатки здравого смысла и ломая тщательно зацементированные стены.
Дженсен стоит у двери, будто не решается зайти в собственный дом, неуютно поводит плечами, как если бы ему было холодно, и кажется таким одиноким, потерянным, что хочется сгрести его в охапку, укрыть своим теплом и не отпускать. А потом Эклз прекращает созерцать пол, поднимает взгляд, высматривая что-то на вешалке, всё ещё не замечая Джареда, и это…
Это окончательный вынос мозга.
Красные, воспалённые глаза, неестественная бледность – почти что отражение Падалеки в зеркале – это даже не главное. Но вот выражение лица у Дженсена какое-то… затравленное и пустое.
И это - неправильно.
Дженсен не реагирует на своё имя, которое Джаред почти выкрикивает, и ещё на десяток слов, и смотрит непонимающе и настолько бессмысленно, что Джаред готов сделать всё, что угодно, только бы стереть маску с его лица, вырваться из этого момента, напоминающего ночной кошмар.
Он сгребает Дженсена в охапку, пытаясь заставить посмотреть на себя (рецепторы автоматически фиксируют запах алкоголя, и Господи, пожалуйста, лишь бы это был действительно только алкоголь), целует макушку, царапается губами о щетину на щеках, и что-то просит, сам не понимая слов. Почему-то жизненно важным сейчас кажется заглянуть ему в глаза, чтобы вернулась эта ниточка связи между ними, чтобы снова видеть и понимать.
А потом, когда Джаред сам уже осознаёт, что почти кричит, Дженсен резко вскидывает голову, едва не выбив ему челюсть, и смотрит.
Падалеки видит и почти что чувствует, как разбивается лёд в его глазах, как из них уходит пустота, как взгляд наполняется болью, едва заметной надеждой и чем-то ещё, что Джаред не может пока расшифровать.
И в этот момент приходит предчувствие того, что теперь-то уж наверняка всё будет хорошо. Просто замечательно.
- …Так какого чёрта? – тело после горячего душа и крепкого сладкого чая разомлело, обжигающее дыхание прижавшегося сзади Джареда навевает весьма недвусмысленные мысли, и меньше всего Дженсену хочется тратить время на разговоры, уже и так потрачено достаточно, но желание выяснить всё до конца прямо сейчас, чтобы не осталось недомолвок и не было больше таких ситуаций и загубленных дней, сильнее.
- В смысле? – Падалеки придвигается ещё ближе, жарко дышит в затылок и почти мурлычет.
Дженсен собирает остатки самообладания и поворачивается к нему лицом. Может быть, так будет легче.
Эклз жестоко просчитывается: на лице Джареда такая блаженная улыбка, и глаза горят, и настолько расслабленным и счастливым он выглядит, что Дженсена будто ударяют под дых. Все слова улетают куда-то, он даже не может вспомнить, о чём вообще шёл разговор. Внутри остаётся только нежность, настолько сильная, что почти больно.
- Эй, Дженс, ау! – Джаред прижимает его к себе чуть крепче, в его голосе – едва уловимая тревога, и это мгновенно возвращает Дженсена к реальности.
- А, да… Джей, если всё так, как ты мне только что объяснял, так какого чёрта ты наговорил тогда непонятно что?
- Когда тогда? Что наговорил? Чёрт, Дженс, у меня мозги и так уже расплавились, я не врубаюсь… - Джаред лениво потягивается, пытаясь собрать мысли в кучку, и внимательно смотрит на Дженсена.
- Помнишь, когда ты… перед тем, как мы… - Дженсен зло мотает головой, пытаясь сформулировать фразу. – Ладно, когда ты в первый раз проснулся в моей постели, какого чёрта ты нёс чушь про «ничего не значит» и «останемся друзьями»?!
- Я такого не говорил! – в голосе Падалеки столько возмущения, что Дженсен на секунду сомневается в своих собственных воспоминаниях. Впрочем, то, как ощущение чистой незамутнённой радости переходило в злость пополам с обидой, он помнит слишком хорошо.
- Ну, ладно, «друзьями с привилегиями»! Падалеки, ты тогда за десять минут это раз пять повторил! Ну, хорошо, я понимаю, тогда ты испугался, что Сэнди узнает, или что я мужик, или ещё что, но потом-то? Всё равно ведь увязли, ты же видел, так какого молчал?
- Дурак ты, Эклз, - Джаред переворачивается на спину, не разнимая кольца рук, укладывая Дженсена на себя, чтобы ощущать его каждой клеточкой тела, чтобы видеть глаза, чувствовать, что вот сейчас он здесь и не собирается никуда уходить. – Ты себя вспомни, ты ведь шарахался от каждой, кто хотела от тебя чуть больше, чем периодического секса. Господи, Дженс, да вы с Таней всю площадку задолбать успели своими приколами, пока трахаться не начали! И где она теперь? А помнишь, как ты по пьяни мне про свои опыты с мужиками проболтался? Ты меня потом неделю избегал, будто я заразный! Так что да, Дженс, я струсил. Я банально испугался, что ты пошлёшь меня куда подальше.
- И кто из нас дурак? – Дженсен сдвигается чуть выше и шепчет ему прямо в губы. – Я никогда не смогу тебя отпустить.
- Почему? – дыхание сбивается, и Джаред сдерживает себя из последних сил.
- Ну… Джей, это ведь ты…
Это звучит искренне и почти беспомощно. И оттого важнее любых других слов.
Это так привычно – податься навстречу, отвечая на поцелуй, запустить руку в жёсткие волосы, прижимая его к себе ещё крепче. Слегка прикусить нижнюю губу и тут же провести по ней языком, поймать губами тихий стон…
Джаред мягко переворачивает Эклза на спину, нависая сверху и стаскивая с себя расстёгнутую рубашку. Замирает на секунду, впитывая эту обманчивую расслабленность, искорки в глазах и предвкушающую улыбку. Как будто заново узнаёт. Откуда-то изнутри поднимается нежность, хочется пересчитать каждую веснушку на его лице, но сейчас на это просто не хватает терпения.
Жилка на шее Дженсена бьётся сумасшедше, и Джаред ловит губами пульс, целуя и засасывая кожу. Наверняка появятся следы, и Дженсен будет возмущаться, но плевать. Желание заклеймить, поставить печать – моё! – теперь наконец-то обрело законные основания, и Джаред не собирается себя сдерживать. Не теперь.
Дженсен только рвано дышит, пока Джей оставляет метки на его коже, спускаясь всё ниже. В другой раз он не стал бы так открываться, но сейчас нет никаких сил контролировать себя. Хочется только окунаться в тепло родного тела, впитывать каждой клеточкой благоговение и, чёрт, именно любовь, которые Падалеки дарит каждым движением. Эклз выгибается, прижимаясь к Джею ещё ближе, когда тот прикусывает сосок.
- Ещё… - ему самому почти стыдно, но хорошо настолько, что даже самодовольную улыбку Джареда Дженс прощает.
Джаред прикрывает глаза, услышав этот тихий стон. Дженсен тихий, всегда тихий, но каждый нечаянный стон такой сладкий, что хочется забыть о любой нежности, подмять его под себя и…
Дженсен злобно шипит, когда Падалеки, замечтавшись, прикусывает слишком сильно. Джаред легонько дует на покрасневшую кожу, извиняясь, и скользит ниже.
Хочется всего сразу – целовать приоткрытые губы, делясь своим дыханием. Ласкать волшебное местечко за ухом, чтобы услышать тихое мурчание. Вбиваться в тесное, жаркое, узкое, выцеловывая каждый позвонок.
Джаред прокладывает дорожку поцелуев, задерживаясь на внутренней стороне бедра, пока Дженсен не подаётся вперёд, пытаясь получить больше. У него самого уже стоит так, что хоть вой, но Дженс, изнывающий и напрашивающийся на ласку, стоит этого. Падалеки целует, лижет, прикусывает, дразнит, почти касаясь, почти, но нет, пока не слышит еле слышный стон.
- Пожалуйста… - Дженсен прикрывает глаза рукой, будто стесняется сам себя, подкидывает бёдра, пытаясь получить хоть немного прикосновений.
Джареда это выносит мгновенно. Он целует Эклза жёстко, буквально трахая языком его рот, глотая его тихие стоны, скользит руками по телу, трётся, вздрагивая от соприкосновения плоти. Дженсен прижимает его ещё крепче к себе, запускает одну руку в волосы, другой скользит по спине, лаская круговыми движениями, не давая отстраниться ни на миллиметр. Губы болят, и кислорода не хватает. Джаред сует руку под подушку, но на привычном месте – пустота.
Он отрывается на секунду от сладких припухших губ, узнать, куда делся необходимый тюбик, но Дженсен смотрит абсолютно бессознательно, полностью расфокусированным взглядом, и, блядь, это сносит крышу почище любого кокса.
Джаред рычит, прикусывая кожу на ключице, оставляя яркий след, и скользит вниз. Смазки нет, но оторваться от Эклза хоть на секунду и отправиться на поиски чего-то подходящего абсолютно невозможно.
Дженсен даже не стонет, только ойкает по-детски удивлённо и замирает, когда сильные руки аккуратно разводят его колени в стороны, поднимая их к груди, и горячий язык толкается внутрь. Это сладко, и стыдно, и так хорошо, что нет никаких шансов сдержаться – он утыкается лицом в уголок подушки и почти поскуливает, извиваясь на языке Джареда. Терпеть нет сил, и он разрывается между желанием заставить Джея прекратить и умолять его никогда не останавливаться, но Падалеки мягкими уверенными движениями начинает растягивать его, и заканчиваются все слова. Первый палец почти не приносит неприятных ощущений, от второго жжение чуть усиливается, но Джаред сгибает пальцы, проводит вкруговую – и вспышка острого, болезненного удовольствия оттесняет всё остальное на задний план.
Джаред еле сдерживает себя, слыша тихие звуки, которые издаёт Дженсен, и, блядь, сколько дней они уже не трахались, и хочется забить на всё, отпустить себя, вбиваться в податливое тело, но вместо этого он продолжает планомерно растягивать Эклза, понимая, что без смазки тому и так придётся не сладко.
Впрочем, надолго его не хватает. Джаред притягивает Дженса ближе, раскрывая его для себя, и медленно втискивается в горячее и тесное, беспорядочно целуя Эклза. Дженсен сжимает зубы, чтобы не застонать, это больно, по-настоящему больно, но он только жмурится, стараясь расслабиться. Джаред застывает, стискивая в кулаках простынь, давая время привыкнуть. Наконец, Дженсен кивает, предлагая продолжить, чуть подаётся бёдрами навстречу и закусывает губу почти до крови, когда Падалеки начинает двигаться, медленно и плавно.
Джаред видит, как резко бледнеет Эклз, отмечает капельки пота на висках и притормаживает снова, почти замирая, только легко-легко покачиваясь, пытаясь найти правильный угол. Он сцеловывает выступившие на глазах Дженсена слёзы и первый вздох удовольствия, когда очередной толчок попадает в цель.
А дальше всё сливается в какой-то бесконечный и яркий калейдоскоп. Губы ловят тихие стоны, дрожащие пальцы вычерчивают дорожки на горячей, покрытой испариной коже, и Дженсен отчаянно подаётся вперёд, пытаясь получить ещё больше. Ему хорошо до безумия и так же безумно мало. И от остроты ощущений хочется кричать, но он только прикусывает кожу на плече Джареда, оставляя свою метку и вызывая в ответ хриплый голодный рык.
Джаред двигается всё быстрее, отпуская себя. Он прекрасно видит, что боли уже не осталось, а тормоза давно сорваны. Падалеки не отрывает взгляда от зелёных глаз, и отчаянное, безумное желание, жажда вперемешку с острой нежностью, отражающаяся в них, прошивает его насквозь. Неожиданная резкая боль от укуса ничуть не притупляет возбуждения, только подстёгивает, и Падалеки склоняется ближе к Дженсену, вбиваясь быстрее и хрипло шепча приходящую на ум нежную чушь.
И в один момент остаётся только «быстрее-сильнее-глубже», и Дженсен, сволочь, сжимает тесно, до звёзд перед глазами, и каждый толчок отзывается не только дрожью по позвоночнику, но настоящим взрывом во всём теле, и…
Дженсен напрягается, как струна, тисками сжимается вокруг члена Джареда и с тихим, каким-то беспомощным вздохом обмякает, прикрыв глаза. Горячие липкие капли, попавшие на кожу, сталкивают Джареда с грани, на которой тот и так уже балансирует долгое время, и он кончает с хриплым стоном, без сил опускаясь на расслабленного Дженсена.
Тишину нарушает только прерывистое дыхание, и Дженсен чувствует, что сердце всё ещё колотится в бешеном ритме. Джаред навалился сверху приятной тяжестью, и Эклз с трудом представляет, как сейчас вообще можно пошевелиться. Только где-то на границе сознания мелькает мысль, что надо бы доползти до ванной, смыть начинающую подсыхать корку из пота и спермы.
- Душ, - Дженсен хрипло шепчет, пытаясь выбраться из-под неподвижного Джареда.
- Завтра, - Падалеки скатывается с него, нашаривая подушку. – Всё завтра.
Дженсен послушно вздыхает, закутываясь в кокон из одеял. Без уютного жара Джареда мгновенно становится холодно, и он сворачивается в комок, стараясь сохранить остатки тепла.
Через минуту сильные руки притягивают его к себе, откинув одеяло, и сразу возвращается ощущение тепла и правильности происходящего. Дженсен мурчит едва слышно. От осознания того, что сейчас впервые не нужно перебираться на противоположную сторону кровати, на свою жесткую противную подушку. От того, что в теле царит блаженная расслабленность, что первый раз за долгое время не о чем переживать и можно забыться спокойным сном. От того, что Джаред жарко дышит в затылок и шепчет:
- Спокойной ночи, Дженс.
Дженсен кивает, соглашаясь, и прижимается к Падалеки ещё крепче.
- Сладких снов.
Утром всё вроде бы как обычно, но в то же время по-другому. Не так, как неделю, две, два месяца назад.
Солнечный луч щекочет кожу, добирается до глаз, и от этого Дженсен просыпается. Всегда плотно задёрнутые шторы сейчас распахнуты настежь, и яркое солнце, наконец-то пробившее плотную пелену серых ноябрьских туч, заливает комнату мягким светом.
Горячее дыхание шевелит волоски на шее, и Дженсен плавным движением подаётся назад, прижимаясь ближе к родному теплу. Обычно Джаред - ранняя пташка, выпархивает из кровати с рассветом. И как-то всё не было возможности проснуться вместе. Не подскочить от громкого писка будильника, а по-настоящему проснуться, чтобы день начался с любимого лица.
- Доброе утро, - голос спросонья у Дженсена всегда хриплый, и Джареда от этого откровенно ведёт.
- Привет, - тихий шёпот куда-то в затылок, и крепкие руки обнимают ещё сильнее. - Ты очень красивый, когда спишь...
- Джаред, - Дженсен немного разворачивается, потершись носом о его подбородок и поморщившись от колкости щетины, - если ты хочешь сделать мне приятное, то уж лучше приготовь кофе, а?
Тихий смех отзывается дрожью по телу. Дженсен смотрит в глаза Падалеки, и солнечные лучи играют в его волосах, подсвечивая их ярким нимбом.
- Ты неисправим.
Лёгкий утренний поцелуй, и Джаред выпутывается из сбившихся простыней, направляясь на кухню. Он лениво потягивается в дверном проёме, и солнечный свет очерчивает силуэт его тела.
Дженсен, улыбаясь, медленно бредёт в ванную. Во всём теле ощущается приятная тяжесть, мышцы немного ноют, и он не может вспомнить, когда чувствовал себя лучше. Зубная паста с мятным привкусом – это Джареда, и Дженсен, выдавив её на щётку, разглядывает своё отражение в зеркале. Общая взлохмаченность, расфокусированный взгляд и блаженная улыбка – это понятно и приятно. А вот чуть ниже начинается интересное: яркие пятна засосов на шее – это Джаред воспользовался впервые предоставленным ему правом и, тихонько рыча, оставлял свои метки; покрасневшие царапины на плечах, которые тоже явно останутся надолго.
На полочках возле душа выстроился почти что батальон бутылочек, но Дженсен сознательно выбирает гель для душа, притащенный некогда Джаредом. Глубоко внутри настолько хорошо, что он – небывалое дело - напевает пару куплетов популярных хитов, пока позволяет тёплым струям и мягкой, пахнущей цитрусовыми и немножко морским бризом пене смыть засохшую корку, с вечера сковавшую тело. Даже жаль с ней расставаться.
Эклз не узнаёт себя этим утром. Тщательно подавлявшаяся потребность чувствовать себя принадлежащим и заявлять права на свою собственность наконец-то вырвалась из-под контроля, затопив сознание.
По кухне плывёт аромат свежезаваренного кофе. Огромная кружка с дымящейся жидкостью ожидает Дженсена на столе, и Эклз благодарно целует Джареда. На лице Падалеки – точно такая же улыбка, счастливая и чуть безумная, какую Дженсен видел в зеркале ванной две минуты назад.
- Какие планы на день? – Дженсен делает первый глоток обжигающе горячего чёрного кофе и едва сдерживает блаженный стон.
И-де-аль-но.
Это утро чертовски идеально.
- Ну, - Дженсен вспыхивает под оценивающим и чуть шкодливым взглядом Джареда, - это зависит от того, где ты хочешь его провести.
Получается двусмысленно, но Джаред продолжает, как ни в чём не бывало:
- Смотри, какое солнышко! Прогуляемся? Надо бы собак забрать, а то заскучали они там без меня… Или останемся дома, если хочешь…
Дженсен смотрит на болтающего ногами Падалеки, устроившегося на высоком стуле за барной стойкой, и едва ли слышит, о чём тот говорит. Гораздо важнее ему кажется ловить малейшие изменения в выражении лица Джареда, наблюдать за детскими ямочками на щеках и вспоминать, как сладко эти ямочки целовать.
- Дженс, ау! – Падалеки машет рукой прямо перед носом. Энергия в нём опять кипит, заражая всё вокруг. – Ты тут заснул, что ли?
- Я весь внимание, - последний глоток кофе – всегда особенно сладкий. Дженсен понятия не имеет, почему так. На кусочки еды это правило не распространяется.
- Так куда?
Стук кружки, опущенной на барную стойку, в сознании Дженсена отдаётся особенно громко.
Он поднимает сияющий взгляд и слегка пожимает плечами, отпуская себя окончательно и впервые бесконечно доверяя кому-то другому.
- Да куда угодно. Главное, что с тобой.
@темы: J2 is real, фик
-
-
27.07.2011 в 16:40-
-
10.02.2012 в 21:43silver_autumn, спасибо!