Название: Залечь на дно в Амстердаме
Автор: 80 миль в часБета: ToffanaБаннер: AilineПейринг: J2
Рейтинг: все NC-17
Саммари: Когда Дженсен тайно решил погладить кинк Джареда, а Джаред не отказался быть поглаженным.
Дисклеймер: Моего тут ничего нет, даже амтсердамские трансвеститы принадлежат сами себе.
Примечание: Написано для феста
Summer Heat на сообществе
Tinhat PartyПримечание №2: Фик не несёт никакой смысловой нагрузки, это старое доброе разгрузочное кинковое порно.
Примечание №3: За название спасибо
Мэвис )))
Залечь на дно в Амстердаме— Сходил в музей Анны Франк, значит, обязан теперь побывать и в порно-театре. Это программа-минимум для туристов, Падалеки, иначе тебя потом из страны не выпустят.
Только Эклз может позволить себе так шутить, и только в узком кругу. Сейчас их узкий круг — пять человек; идеальная аудитория для катастрофически неполиткорректных фразочек Дженсена.
— Я знаю одно место, — звенит Дани.
— Только не с бананами, — Женевьев морщится рядом с удивлённо округляющим глаза Джаредом.
— Откуда ты знаешь о бананах, жена моя?
— Я же не первый раз в Европе, Джаред, дорогой.
Так они случайно и почти в шутку договариваются сходить в Casa Rosso; во-первых, никаких бананов, во-вторых, там Дженсен уже был, в прошлом году, с Даннил, о чем он, довольно жмурясь, и сообщает.
Он всё помнит довольно смутно, возможно, потому, что они тогда курили траву, как сигареты, один косяк за другим. Дани плавала вокруг бело-огненным пятном, и Дженсен каждые три минуты поглядывал через плечо, чтобы поделиться впечатлением с Джаредом, но тот торчал в Техасе с семьёй и портил своим отсутствием всё удовольствие.
Само шоу Дженсен почти не запомнил, хотя некоторые моменты появлялись в его сознании сами собой, в неподходящее время: где-то за ужином с родителями или в напряжении съёмочного дня.
— Тебе там понравится, Джей, — говорит он шёпотом, чтобы не услышала Дани, — она обязательно подхватит, объяснит, почему именно Джареду там понравится, и день будет испорчен.
Они заказывают столик в Casa Rosso и отправляются шататься по городу. Дженсен бесцеремонно узурпирует Джареда, не обращая внимания на недовольное лицо Женевьев и колкости Дани. Переживут, все переживут, а они с Джаредом не виделись несколько дней. Дженсен всё ждёт, когда же он привыкнет к отсутствию Джареда рядом. Никак не привыкается.
— Так что там за шоу? — спрашивает Джаред, пока Дженсен рассматривает свою фотографию на экране фотоаппарата, Пентакса с убийственной пушкой.
Джареду подходит любая страна. Он превращается в жителя Аргентины так же легко, как в коренного лондонца — в шарфе даже летом. Падалеки — человек всего мира, и Дженсену за ним никогда не угнаться, как бы он не старался. Даже стандартный туристический набор и то, что он не знает ни одного языка, кроме родного, не смущает Джареда. Он свой до мозга костей на каждой улице мира.
Но особенно легко он притирается в Амстердаме. Может быть, благодаря росту или тому, что их ровный голливудский английский не отличается от стандартного европейского акцента. А ещё потому, что Джаред уверенно берёт Дженсена за руку или обнимает за пояс на ходу рассеянно целует за ухом, ударяясь зубами о дужку очков, — и никто не оборачивается. Даже сам Дженсен не сразу соображает, что надо уклониться и посмотреть по сторонам.
Они тут — никто, два невыразительных парня, и это забытое ощущение анонимности греет Дженсена изнутри.
— Посмотришь, — улыбается Дженсен и получает тычок в бок, ворчание и ещё одну вспышку в глаза.
У них, как и положено, нет ни одной общей фотографии из европейского турне.
***
За последние три года Дженсен отвык жить один. Раньше пустая квартира его только радовала, давала возможность вздохнуть свободно в собственном, строго очерченном пространстве, в которое больше никто не мог попасть. Даже Джаред — ещё до всего — никогда не оставался у него ночевать; он спокойно собирал вещи и отправлялся в свой номер или в свой, незаконченный ещё, дом. Не то чтобы Дженсен так оберегал собственную свободу. Ему нравилось быть одному, всё.
Но потом он переехал и привык. Накрепко, намертво — к звукам, к шуму, пока он спит, или, наоборот, к тишине в те моменты, когда хочется говорить или слушать. К прикосновениям просто так, без задней мысли. К рукам на шее или коленям под боком. К присутствию — везде, во всём доме, в каждой комнате, в Дженсене.
Несмотря на все предосторожности, теперь они жили вместе, в каждой гостинице, где останавливались, пусть даже на конах, когда чёртовы вездесущие фаны могли за одним движением руки рассмотреть количество использованных за ночь резинок.
Даннил бесилась несказанно, но Дженсен и слышать ничего не хотел.
В Амстердаме девочки тоже жили отдельно, каждая в своём номере, а Джаред с Дженсеном крестили все горизонтальные поверхности двухкомнатных апартаментов с такими кроватями, из которых грешно вылезать.
Дженсен стоит под душем, Джаред рядом, вытирает голову. Он продолжает расспрашивать о том, что будет вечером.
— Ну, Дженс, ну, Дженсен.
— Падалеки, где твоё терпение?
— Всё на тебя извёл, — фыркает Джаред, встряхивая мокрой головой. Дженсен его почти не слышит за шумом воды, только видит, как Джаред открывает рот, как поднимает руки, белым полотенцем стирая капли с груди и живота.
Он всё равно догадывается о смысле.
— Вот сейчас оденемся, заберём девочек, сядем в машину и будем на месте буквально через полчаса.
Джаред только что ногой по полу не стучит, видимо, в последний момент пожалев босую пятку.
Дженсен выключает воду, выходит из душа и отбирает влажное, пахнущее Джаредом полотенце.
— Тебе что, сложно мне сказать?
— Ты мне сам потом спасибо скажешь, — ухмыляется Дженсен. Ему безумно нравится такой Джаред — заведённый и взъерошенный. Он быстро хватает Падалеки за шею и тянет, целуя его широкий, недовольный рот, пробуя языком мягкую внутренность верхней губы. Зажатое между ними полотенце держится на двух стоящих членах.
Дженсен не продолжает, он знает, что потом, ночью, Джаред сорвётся с катушек. Ему хочется подержать его вот так, на грани, чтобы удовольствие было ещё слаще.
***
Из них четверых лучше всего вписывается в обстановку Женевьев, а лучше всех чувствует себя Джаред. Ещё в номере у Даннил они втянули по дорожке, и Дженсен ощущает мир ярким и разбитым на чётко очерченные куски стекла. Может, ещё дело в маленьком дискоболе, который крутится над их ложей, над Даннил, чьи волосы в таком драматическом освещении кажутся почти чёрными, над высокой фигурой Джареда, который всё никак не усядется, над Женевьев в красном платье, внимательно рассматривающей распластавшуюся на сцене женщину.
Это уже третье представление, и, несмотря на обещанный драйв, Дженсену становится скучно.
Он пришёл сюда смотреть не на то, как красиво и громко трахаются незнакомые люди. Он хочет понаблюдать за Джаредом.
— Когда уже? — спрашивает он у Даннил, попивающей вино. Сквозь бокал его жена похожа на русалку, извивающуюся в морской глубине.
— Не знаю. Скоро.
Джаред медленно пританцовывает под музыку, женщина на сцене трахает себя большим чёрным дилдо. Дженсен закрывает глаза и откидывает голову на спинку сиденья.
Не то. Не то.
— О, бляяядь, — неожиданно стонет Джаред, и Дженсен вскидывается, уже угадывая, что именно увидит.
Широкие плечи, узкая талия, длинные сильные ноги с крутыми икрами. Тонкие щиколотки. Острые каблуки. Блестящая юбка, обтягивающая крепкий зад. Чёрный, несомненно, парик.
Транс стоит над лежащей на полу женщиной, медленно покачивая бёдрами. Она раскладывается перед ним, сводит и снова раздвигает ноги, вскидывается, будто пытаясь привлечь внимание. Он опустил голову, но ничем больше не выдает своего интереса.
Дженсену этого достаточно, дальше он наблюдает за наблюдающим.
Джаред не сводит глаз со сцены. Лоб у него мгновенно покрылся потом, блестит. Белая футболка натянулась, Дженсен видит тёмные пятна подмышками. Он постоянно облизывает губы, рука неосознанно трёт живот, будто Джаред хочет запустить ладонь в штаны, но не решается.
Падалеки ведёт от трансвеститов. Он заводится с пол-оборота от мужика, затянутого в женское платье, и откровенно мужских ног в сверкающих туфлях. Дженсен обнаружил это пристрастие случайно. Они перебирали порнуху на компьютере и остановились на ролике, в котором крупная женщина раскладывала на кровати худую, косящую под подростка девчонку. Длинные пальцы скользили во влажном, девочка не слишком естественно кричала, но потом вдруг женщина задрала юбку и усадила девочку на свой внушительный член.
Дженсена никогда ещё так не ебали, как в тот день. Джаред усадил его к себе на руки и трахнул, яростно и больно, и всё время шипел в ухо, как он не оставит на Дженсене живого места, как вывернет его наизнанку и вымажет с головы до ног в собственной сперме. Дженсен сорвал криком голос, а Джаред потом краснел и извинялся, пряча голову между подушками.
Было смешно и хотелось ещё, точно так же. Хотя больше они об этом не говорили, Дженсен запомнил и выяснил, что показывают на сцене в Casa Rosso.
— Подонок же, — шипит Джаред, цепляясь рукой за край стола. — Ты специально.
— Что случилось? — Женевьев отвлекается от сцены и глядит на них большими блестящими глазами.
— Ничего особенного, — отмахивается Дженсен. — Твой муж просто не очень любит переодетых мужиков.
— Ой, да-а, — тянет Женевьев. — Он у меня такой. Гомофоб, можно сказать.
Все, кроме Джареда, смеются. Дженсен проводит рукой по вспотевшей спине вниз, сжимая задницу.
— Терпеть не может парней в бабских тряпках, — повторяет он. Джаред едва слышно стонет; Дженсен уверен, что, кроме него, никто и не услышал.
Транс на сцене медленно опускается на колени. Музыка словно завораживает его, каждое движение вялое и тягучее, как будто он вылит из воска или мягкой резины. Женщина задирает ему юбку, демонстрируя публике поджарый, блестящий от смазки зад.
Джаред запрокидывает голову. Шея у него мокрая, он обеими руками держится за стол, и Дженсен чувствует, как он дрожит всем телом.
— Ч-шш, — шепчет он Падалеки. — Тише.
Их жёны так далеко от них сейчас.
Транс медленно опускается на подставленный член, ведёт задницей, спина его напрягается, женщина гладит его, а Дженсен вслед за ней повторяет это движение. Снизу ему виден острый подбородок Джареда, твёрдые соски под футболкой. Получается почти светящийся рельеф.
Ему достаточно повернуть голову — и можно будет прижаться ртом к члену Падалеки, бесстыдно стоящему в джинсах. Но пока нельзя, ещё рано. Слишком много людей вокруг.
Трансвестита трахают, снизу вверх, от публики не скрыто ни одно движение, всё выставлено напоказ. Даннил опёрлась подбородком на сложенные руки; выражение лица у неё хищное, звериное. Женевьев Дженсену не рассмотреть.
Он бы хотел усадить Джареда к себе на колени, и к чёрту, что было бы тяжело и мало места. Усадить и просто прижать ребро ладони Падалеки между ног, подставиться, чтобы он мог бездумно тереться, наблюдая за тем, как ебут переодетого мужика, и кончить от этого, поджавшись вокруг бедра Дженсена.
— Сейчас, — обещает Дженсен им обоим, глядя, как Джаред открывает и закрывает рот. — Сейчас всё будет.
— Валим отсюда, — бросает Джаред через плечо. Дженсен не успевает за ним, пробираясь через заполненный людьми зал. Падалеки действует, как авианосец, разрезая толпу ровно посередине. Дженсен плывёт за ним, пытаясь избавиться от навязчивой пульсации света. На кокс она ложилась странно, получалось нечто вроде приступа эпилепсии, но в одной лишь голове; тело при этом функционировало нормально, двигалось, как и положено, за Джаредом, улыбалось на ходу отвлёкшимся от действия на сцене зрителям.
Они сбегают по ступенькам, Дженсен оборачивается и смотрит на балкон, где остались Даннил и Женевьев. Ему кажется, что жена отмахивается от него раздражённым движением кисти, но ручаться Дженсен не может.
Эффект от рассмотренного во всех подробностях траха сходит на нет, возбуждение медленно успокаивается, Дженсен уже не рвётся разложить Падалеки на ближайшей поверхности, хотя член ещё тянет, тяжёлый и полный. Дженсен на ходу меняет ритм, чтобы устроить его поудобнее. Кто-то из толпы протягивает руку — помочь. Дженсен смеётся, отрицательно качая головой. Рассмотреть, женская рука или мужская, он не успевает.
На улице Джаред лихорадочно мечется от входа до невысокого забора, ограждающего канал; для него это пара шагов. Вытирает пот, оттягивает рубашку от тела, пытаясь пропустить прохладный воздух ближе к коже.
Дженсену он кажется незнакомцем, случайно подцепленным в ночном клубе для одного быстрого и жёсткого траха. Нет ни характера, ни долгой, уютной дружбы и крепкой привязанности, одно только выразительное лицо, сильные предплечья с напряжёнными, вздутыми венами и такой лепкой кистей и пальцев, что у Дженсена встает от одного их вида.
Он не знакомился в клубах уже лет десять. Последний раз такое случилось в Лос Анджелесе, и сейчас Дженсену кажется, что он снова неуверенный в себе техасский подросток, первый раз оказавшийся один в Калифорнии. Тогда он прятался за бравадой, изображал выдуманного персонажа, у которого не дрожали руки, когда он прикасался к плоской груди и чужому твёрдому члену.
Джаред поворачивается к Дженсену — и иллюзия пропадает, опыт и уверенность возвращаются мгновенно.
— Надо вдохнуть, — говорит Джаред. — Идём.
Амстердам вокруг них дружелюбнее и от этого — ещё безразличнее, чем Лос Анджелес десятилетней давности. Ночь — живее дня, на улицах множество людей, переливающихся из одной двери в другую, женщины блестят, мужчины блестят ещё больше, и Джаред, идущий рядом, дышит тяжело, как подстреленное животное.
Они идут без направления, поворачивая за группами людей, иногда разворачиваясь посреди квартала, Джаред заходит в открытые ворота дворов-колодцев и смотрит вверх. В Амстердаме, так же, как в Калифорнии, не видно звёзд — только лилово-рыжее небо, ночь-не-ночь. Дженсен знает, что стоит им выйти за пределы квартала Красных Фонарей, как толпа рассеется и звуки утихнут. Он ловит Джареда и возвращает его в рамки, тянет обратно, в яркий шум безграничной свободы.
— Я знал, что тебе понравится, — ухмыляется Дженсен. Он всё ещё хочет, и уверенность в неизбежном нарастает в нём, приятным, сильным теплом.
— Откуда?
Дженсен запускает руку Джареду в задний карман джинсов.
— Запомнил.
— Чёрт, — прогибает спину Джаред. — Чёрт. Я знал, что ты обратишь внимание, хитрожопая сука.
Они продвигаются между людьми, не расходясь, чтобы пропустить их. Джаред под рукой напрягается и расслабляется. Дженсену хочется запустить руку глубже, вставить пальцы во влажный от пота вход, потянуть вверх, чтобы Джаред застонал и встал на носки, зря стараясь ослабить ощущение.
— Я только не могу понять, — говорит Дженсен, глядя в сторону, на открывающуюся дверь борделя, из которой выходит высокий грузный мужчина. Он останавливается в дверном проёме и оборачивается, целуя невидимую Дженсену шлюху. — Что тебе больше нравится, Джаред? Смотреть на транса? Или представлять себе, что это ты — в женской одежде?
Падалеки вздрагивает так, словно его подрубили под колени.
— Я не знаю, — потерянно глядя, качает он головой.
Хорошо, что знает Дженсен.
Он перегибается через перила, смотрит в канал, на узкую набережную, к которой швартуются моторные лодки. Спуститься можно по узкой, выбитой в камне лестнице, и там ещё никого нет, значит, они будут первыми.
— Идём, — говорит он Джареду и сбегает по ступенькам. Джаред дышит ему в затылок, на ходу хватая за плечи и бока. В самом низу Дженсен оборачивается и упирается в Падалеки. — Будешь плохо себя вести, заставлю надеть чулки.
Джаред замирает на последней ступени, у воды почти нет света, и Дженсену виден только его силуэт. Но он понимает, что попал в самый центр мишени, и теперь Джаред в его руках.
Он проводит ладонями по его майке, пробует большими пальцами торчащие соски.
— Заставишь? — шепчет Джаред перепуганным, тихим голосом. Как будто Дженсен не чувствует животом его стояк.
Дженсен расстёгивает ремень, тянет джинсы вниз.
— Заставлю, — подтверждает он, наслаждаясь нежной кожей живота Джареда. — И платье. Чтобы обтягивало тебя и гладило везде, так приятно. Тебе понравится. Может, уже нравится. Ты ведь пробовал, Джаред?
Джаред сверху всхлипывает и шире расставляет ноги.
Дженсен представляет себе длинное, сильное тело Падалеки в блестящем женском платье. Обманка, скрывающая за мелкими фальшивыми украшениями твёрдые, напряжённые мышцы. Дженсен провёл бы по нему руками, точно, как сейчас, вминая пальцы, а Джаред бы охал и подставлялся, расставленные ноги натягивали бы ткань, и видна была бы линия члена.
— Возьми в рот, — хрипло просит Джаред. Дженсен прижимается к стояку губами, представляя себе вместо джаредовых трусов что-то из шёлковых тряпок Дани. Как скользило бы, щекоча язык, как смешивался вкус, как головка бы вздрагивала от каждого удара сердца, просилась внутрь, и Дженсен смилостивился, освободил член и взял в рот…
Он проводит руками вверх по ногам, наслаждаясь контрастом между колючими волосами и неожиданно гладкой и шелковистой кожей над выступающими косточками бёдер. Джаред одной рукой ухватился за стену, а второй он цепляется за голову Дженсена и толкает его на себя, заставляя брать глубже. Он бормочет, подхватывая грязный разговор Дженсена, будто ему обязательно нужно словесное сопровождение к минету.
— Хочу, чтобы ты одел меня, застегнул все крючки и кнопки, затянул так, чтобы я не мог без тебя выбраться из одежды. И туфли, как у того чувака, Дженсен, чтобы было много ремешков, и ты защёлкивал каждый по отдельности.
Дженсен выпускает член изо рта и с улыбкой целует головку.
— А я думал, что я — твой фетиш.
— Ты и женская обувь, — смеётся Джаред.
— На мужиках, — уточняет Дженсен.
— На мужиках. Не отвлекайся.
И давит на затылок.
— Ты тоже, — просит Дженсен, потому что слова Джареда заводят его почище ощущения члена на языке.
Джаред громко стонет, так, что слышно, наверное, везде. Дженсен чувствует, как его собственный член рвётся наружу из узких штанов. Он знает, что сегодня ему не удастся кончить, кокаин не отпустит, зато можно сорвать Джареду резьбу так, чтобы он хрипел пошлости и кончал на набережной квартала Красных Фонарей в Амстердаме.
— Ещё хочу, — прерывается между каждым словом Джаред. — Хочу, чтобы ты поставил меня перед зеркалом. И рассказал, что видишь. Чтобы подвёл мне глаза. Накрасил рот. Хочу, чтобы ты сказал мне, — Падалеки вот-вот кончит. Дженсен прогибается в спине, чтобы потереться собственным членом о шов на джинсах, сглатывает слюну вокруг члена и гладит языком, быстро-быстро.— Скажи мне, какой я, на кого похож. Скажи, что, блядь, блядь, Дженсен. Скажи, что задерёшь мне юбку и выебешь меня прямо так.
Дженсен вздрагивает — от слов и от того, что сперма стекает по языку, немного горькая, немного солёная, вязкая и горячая. Он проглатывает всё и отпускает член.
— Сначала, — говорит он, задрав голову, а ладонь Джареда мягко придерживает его затылок, — сначала я тебя вылижу.
Джаред устало качает головой.
— Какой же у тебя грязный рот.
Он проводит большим пальцем по губам Дженсена, грубо оттягивая нижнюю губу в сторону.
У Дженсена, кажется, пульсирует всё тело, член, рот, руки дрожат. Он встаёт с колен и несильно отталкивает Джареда.
— Кто бы говорил. Вот вернёмся домой, Джаред, и клянусь.
— Что? — щурит глаза Джаред, голос его подначивает. — Что?
— Всё так и будет.
Джаред целует его, обсасывая весь рот, громко и влажно облизывает язык. Держит за голову двумя большими руками, прижимая бедро к члену Дженсена.
— Потом, когда тебя отпустит, хорошо? — шепчет он Дженсену. — Что захочешь.
Дженсен легко соглашается.
***
Они возвращаются к набережной. Идущий первым Джаред поджидает Дженсена и обхватывает своей гигантской лапищей плечи Эклза.
— В номер спать?
Но Дженсену, на удивление, спать не хочется. Скорее всего, сказывается их существование вне часовых поясов — как боги времени, шутил когда-то Джейсон, в аэропорту не то Хьюстона, не то Сиднея. Иногда вот так вот выбивает из сна или валит в забытье в самый неловкий момент, и невозможно ничего с собой поделать. С Дженсеном чаще случается последнее, но сегодня выходит наоборот: он не чувствует сна ни в одном глазу, и готов стоять или идти под рукой Джареда, пока не закончится город и не начнутся короткие голландские поля, чем-то похожие на фермы штата Мериленд. Такие же маленькие, но завораживающе приятные на вид.
Хотя, возможно, Дженсену не даёт спать кокаин.
— Нет. Давай прошвырнёмся ещё. Не хочу возвращаться.
Джаред понимающе улыбается. Дженсен рассматривает его лицо: мешки под глазами, чуть покрасневшие белки и пятнышко под самым ухом, где упрямо не растёт борода.
Начинается рассвет.
Джаред улыбается, и от этого кажется ещё более усталым, заросший, как сатир, с мохнатой головой. Может, если задрать ему джинсы, вместо ступней обнаружатся толстые твёрдые копыта. Дженсен прячет руки в карманы, чтобы не поддаться соблазну.
— Будешь потом вырубаться посреди дня.
— Плевать, — ведёт плечом Дженсен. — В поезде отосплюсь.
Днём им ехать в Германию, на кон, включаться в обычную игру. Дженсен будет сидеть рядом с Дани, Джаред — обнимать и целовать в висок старательную Женевьев, к которой Эклз за этот год так и не привык.
Ему нужно прожить в этом анонимном раю для извращенцев как можно больше осознанных часов, а не проспать их в большом номере, пусть даже с Падалеки под боком.
— Тогда идём хоть сядем. Ноги гудят.
— У тебя всегда ноги гудят после того, как ты кончаешь. Старина.
— Может, это старость? — проникновенно говорит Джаред, хмуря прекрасную ровную бровь. — Дженсен, может, наконец, у меня появятся внуки?
— Стремительно, — говорит Дженсен, вглядываясь через канал в другой берег, где под одиноким деревом с широкими листьями стоят столы и стулья кафе. — Ты не думал, что для начала тебе понадобится завести детей?
— Хм-м, — Падалеки чешет заросший подбородок. — А внуки берутся из детей?
— Вынимаются из детей, Джаред. Вынимаются.
Смех Джареда спугивает устроившуюся на перилах парочку подростков. Дженсен ведёт их через мост к кафе, Джаред вертит головой и смотрит в воду, с рассветом превращающуюся из чёрной в жёлтовато- коричневую. Падалеки, как всегда, компенсирует чрезмерную усталость гиперактивностью. Как водитель, который при виде загорающейся лампочки выжимает педаль газа, надеясь обмануть пустеющий бак и доехать до заправки быстрее, чем закончится бензин.
— Я думаю купить дом где-нибудь в Европе, — мечтает Джаред. Он, как и Дженсен, спрятал руки в карманы, только Дженсен — от холода, а Падалеки — потому что Эклз так сделал. — Может, во Франции или в Греции. В Греции сейчас выгодно должно быть. Женевьев там понравится, она любит Старый Свет.
Дженсен морщится, сам того не желая.
Его до сих пор иногда ведёт, хотя пик пришёлся на зимнюю свадьбу. Дженсен со стыдом и неохотой вспоминает своё поведение в следующие несколько дней. Хорошо, что они с Джаредом тогда сразу вернулись в Ванкувер, и медовый месяц семьи Падалеки случился уже тогда, когда Дженсена немного отпустило. Но он всё равно продолжал ревновать, люто, иногда с приступами бешенства, хотя повода, Дженсен понимал это головой, у него не было ни малейшего. Джаред не раз это повторял: со смехом, с обидой, с едва сдержанными злыми слезами. Женевьев не была похожа на Сэнди, даже её тщательно подобранный типаж не вводил Дженсена в заблуждение, но в моменты, когда Джаред вспоминал свою жену, Дженсен иногда мечтал посадить Кортез на низкий диван в углу комнаты и выебать Падалеки у неё на глазах. Долго и старательно, до криков, до третьего оргазма, дрожащих от усталости ног и мокрого от пота и спермы Джареда.
В такие моменты он прятал руки в карманы и сворачивался вокруг себя.
— Кофе будешь?
Джаред замирает на краю моста, рядом со стоянкой, где мёртворожденными трансформерами стоят разноцветные велосипеды.
— Она могла бы уезжать жить сюда, пока у нас съёмки, придурок. Можно подумать, ты о своих женщинах не заботишься.
Дженсен старается улыбнуться той половиной рта, которая не видна Падалеки.
— Да, я забочусь о своём вагоне женщин. Расчёсываю им на ночь волосы и одариваю драгоценностями. Что там ещё надо делать?
— Расчёсываются они сами. Лошадей ещё дарят, вроде бы.
— Это ты даришь лошадей. Я отделываюсь собаками.
Они усаживаются за столик в дальнем углу. У окна сидит разношёрстная компания, состоящая из слегка оплывших молодых англичан, высоченного, чёрного до синевы негра в костюме Чудо-Женщины или в чём-то очень похожем, и девочки, которой на вид то ли двенадцать, то ли тридцать два, с розовой головой и огромной сумкой, в которой можно спрятать новорожденного младенца. Джаред сначала не может оторвать от неё глаз, но потом, когда Дженсен, сделав огромные глаза шокированной луизианской мамаши, подталкивает его в бок, он со смехом роняет голову в сгиб локтя. Дженсен смотрит, как Джаред огромной ладонью накрывает свою шею, длинные пальцы нервно проходятся по затылку.
— Нравится куколка, мальчик мой, — шепчет Дженсен. Кофе у него крепкий и сладкий, а на блюдце лежит шоколадная конфета с игривым острым кончиком.
— Нравится платьице, — глухо говорит Джаред в предплечье. Дженсен под столом мнёт член Падалеки, опять требующий внимания. Разнообразная компания за столом смеётся над своими шутками, негр перекладывает скрещенные ноги, гладкие сильные колени вызывают неясную похоть даже у Дженсена.
Они возвращаются в гостиницу к завтраку, встречаются с собственными жёнами за столиком. Женевьев ест йогурт из стеклянного стакана, похожего на колбу, Дани пьёт воду в огромных количествах. Дженсен съедает пышный белый тост и отправляется спать вслед за едва передвигающим ноги Джаредом.
Он думает, что идея о покупке дома в Европе, где-нибудь поглубже и подальше ото всех, безупречна в своей падалечьей простоте.